— Стойте на месте, месье, — на хорошем французском приказал он. — Вы арестованы.
Время для Жерома остановило свой ход — как бывало всегда, когда на него направляли оружие. Он начал поднимать руки — в правой по-прежнему был желтый саквояж — и, когда саквояж оказался на уровне груди, спиной прыгнул в не успевшую закрыться стеклянную дверь бара.
Грохнула автоматная очередь. Пули прошили первую стальную пластину, вшитую в кожаный бок саквояжа, потеряли свою инерцию в его содержимом и увязли во второй стальной пластине. Сила удара, однако, была такова, что Жерома спиной вперед швырнуло почти через весь бар. Он больно ударился головой о деревянную полку с пузатыми бутылками с разноцветными наклейками и под звон стекла нырнул в неприметную дверцу слева от барной стойки.
Это было третье, самое главное достоинство маленького безымянного бара на рю де Жарден — черный ход, выводящий в лабиринт узеньких улочек старинного квартала Сен-Мартен.
За спиной слышалась немецкая ругань и крики насмерть перепуганных пьянчужек. Завсегдатаи сейчас наверняка бестолково метались по тесному заведению, мешая преследователям. Жером мельком пожалел их — кому-нибудь обязательно достанется рукояткой «Вальтера» по голове. Гестапо — не парижская полиция, церемониться не привыкло.
Он пронесся по темному коридору, выбил плечом деревянную дверь (на то, чтобы откинуть щеколду, ушло бы секунды две — такой роскоши он себе позволить не мог) и врезался в какого-то велосипедиста. Велосипедист, взвизгнув от неожиданности, грохнулся на тротуар. «Удачно», — успел подумать Жером, подхватывая падающий велосипед и прыгая в седло. Ему продолжало везти — улица шла под уклон. Неудобно только было вести велосипед, сжимая в одной руке саквояж. Велосипед, немилосердно дребезжа, вилял из стороны в стороны, распугивая немногочисленных прохожих. Выстрелы раздались, когда Жером уже заворачивал за угол.
Брызнула над ухом кирпичная крошка. Жером инстинктивно уклонился, велосипед повело влево, переднее колесо воткнулось в бордюрный камень. Будь транспортное средство покрепче, все ограничилось бы обычной «восьмеркой», но нечаянный трофей был таким дряхлым, что вполне мог помнить времена Наполеона III. Жером почувствовал, как его железный конь разваливается прямо под ним и нырнул головой вперед, выставив для страховки левую руку. Шляпа — хорошая велюровая шляпа фасона «борсалино» — слетела и осталась лежать в уличной пыли. Жером перекатился через голову, вскочил и, не теряя темпа, бросился бежать, петляя, как заяц. Он выигрывал у преследователей метров шестьдесят — вполне достаточно, если не принимать во внимание тот факт, что они были вооружены, а он — нет.
За те годы, что Жером жил в Париже — а он приехал сюда летом 1936 — он успел неплохо изучить город. Марэ был идеальным кварталом для ухода от погони — при условии, что есть четкое представление, куда именно следует бежать. Жером надеялся оторваться от гестаповцев на улице Шапон — он знал там чудесный старинный дом, из подвалов которого можно было спуститься в знаменитые парижские Катакомбы. Для этого нужно было преодолеть еще метров двести, но не по прямой, а по изломанным, как эсэсовские молнии, переулкам.
Тут-то судьба и показала Жерому длинный красный язык.
В переулке, куда он влетел на крейсерской скорости, стояла карета «Скорой помощи». Двое дюжих санитаров тащили носилки с накрытым простыней телом. А за ними, закрывая узкий проход между машиной и стеной дома, возвышались два здоровенных полицейских — старый и молодой. Это были французские полицейские, не гестаповцы, и ждали они явно не Жерома. Но вид выскочившего прямо на них растрепанного человека в плаще их заинтересовал. Старший полицейский, грузный, с большим пивным животом и вислыми усами, удивленно поднял густые брови.
— А ну-ка, парень…
Жером не стал дожидаться, пока полицейский договорит фразу до конца. Он метнулся в сторону, едва не сбив с ног санитаров, и ворвался в подъезд, из которого только что вынесли носилки.
— Мсье! — пискнула ошеломленная консьержка.
— Полиция! — крикнул на бегу Жером. — Закройте дверь, быстро!
Восемь лестничных пролетов — по двадцать ступенек каждый — он проскочил на одном дыхании. Взлетел по лестнице, ведущей на чердак, молясь, чтобы не оказалась закрыта на замок дверь на крышу. Молился не зря: замок кто-то вырвал из двери вместе со стальными ушками. Пинком распахнул дверь, выкатился наружу. Крыша была крутой, как и у большинства старинных парижских домов. Жером, балансируя на скользкой черепице, побежал по коньку крыши. Тяжелый саквояж больно бил его по бедру.
Когда крыша кончилась, он швырнул саквояж вперед и прыгнул.
Воздух ударил в лицо, как боксерская перчатка.
С ловкостью акробата Жером приземлился на крыше дома напротив, подхватил зацепившийся за металлическое ограждение саквояж и, пригибаясь, рванулся вперед. Париж вздымался вокруг серыми, розовыми и ржавыми волнами. Дом, на который он перепрыгнул, был крыт жестью; жесть грохотала под ногами, но, по крайней мере, не была такой невыносимо скользкой. Жером добежал уже до обрывавшегося в пустоту края, когда сзади снова затрещали выстрелы.
Должно быть, преследователи начали стрелять, еще не выбравшись из слухового окна, и не могли как следует прицелиться: пули прошли значительно выше и левее его плеча. Жером ухватился за край крыши и бросил тренированное тело в зияющий провал. Мгновение раскачивался под козырьком, потом сгруппировался и приземлился на небольшом, увитом плющом балконе. Сквозь полуоткрытые стеклянные двери видна была мансарда, завешанная разноцветным бельем. В пребывавшей в художественном беспорядке постели прижались друг к другу чрезвычайно напуганные вторжением Жерома лысоватый тип лет сорока и юная полненькая брюнетка.